Писатель и актриса Анна Дивер Смит дает жизнь автору Стадсу Теркелу, заключенной Паулетте Дженкинс, кореянке – хозяйке магазина и наезднику на быках, исполняя отрывки из своего сольного шоу «Турне: в поисках американской натуры».
Когда я была маленькой девочкой, мой дедушка мне говорил: «Если часто повторять что-то, это станет частью тебя». Я выросла в сегрегированом городе, Балтиморе, Мэриленд, и использовала эту идею, объехав Америку с диктофоном -- спасибо богу за технологии — чтобы брать интервью у людей, думая, что если я примерю их слова на себя, пройдусь в них — поэтому я не ношу обувь, когда выступаю — если я примерю их слова, я впитаю Америку. Еще меня вдохновлял Уолт Уитмэн, который хотел впитать Америку и быть впитанным ею.
В общем, эти четыре персонажа из этого труда, которым я занимаюсь уже много лет, для которой я взяла интервью — не знаю, у пары тысяч людей точно. Кто из вас знает Стадса Теркеля, старого радиоведущего? Я решила, что было бы хорошо как раз у него и спросить о переломном моменте в истории Америки. Он «родился в 1912, когда затонул «Титаник», самый лучший корабль всех времен. Тот ударился об айсберг и бух, пошел ко дну. Он исчез, а я появился. Вот это век был». (Смех)
Вот что он сказал о решающем моменте в американской истории. Я не думаю, что был один такой момент; Хиросима, это не он, хоть это и важный момент — никакое событие я бы не назвал решающим. Постепенный упадок -- упадок это слово, которое все использовали во время «Уотергейта», моральный упадок — он наступает постепенно, это сочетание множества вещей разом. У нас еще есть и технологии. Понимаешь, все меньше и меньше человеческого тепла.
Давай я расскажу тебе смешную историю, в лицах. Аэропорт в Атланте — роскошный, современный аэропорт, и они оттуда отправляются. Эти поезда, которые развозят людей по нужным платформам. И эти поезда плавные, и они тихие, и они эффективные. И в этих поездах звучит голос, и ты знаешь что это голос человека. Раньше у нас, понимаешь, были роботы, роботы подражали людям. Теперь люди подражают роботам. И этот голос объявляет по всему поезду: «Остановка первая: Омаха, Линкольн. Остановка вторая: Даллас, Форт Ворс». Тот же голос. И за секунду до отхода поезда молодая пара врывается и пневматические двери закрываются прямо за ними. И этот же голос, не изменившись ничуть, говорит «Из-за опаздывающих пассажиров мы следуем с задержкой в 30 секунд». И сразу все смотрят на эту пару ненавидящими глазами, и пара начала так, знаешь ли, съеживаться. Ну, так вышло, что я немного выпил перед посадкой — чтобы нервы успокоить и так далее — я изобразил зов кондуктора, приложил руку к своему — «Джорж Оруэлл, пришло твое время», понимаете ли. Вот, кое-кто смеется. Все смеются, когда я это рассказываю, но не в том поезде. Тишина. И тут теперь они смотрят на меня. И мы с с этой парой, втроем, ёжимся и ждем, что земля вот-вот разверзнется под нашими ногами.
И тут я вижу ребенка, маленького ребенка на коленях у матери. Я знаю, что он латиноамериканец, потому что его мать говорит по-испански со своим спутником. И я решил поговорить с ребенком. Я сказал ребенку, прикрыв рот рукой, потому что от меня, должно быть, разит спиртным, я сказал ребенку: «Сэр, или мадам, что вы на основании вашего опыта думаете о человеке как виде?» Ребенок смотрит на меня, знаете, как дети смотрят на вас чистым взором, и начинает смеяться, разражается таким маленьким детским смехом. Я говорю: «Слава богу за человеческую реакцию, мы пока не проиграли».
И Гек на плоту с вещью по именн Джим, рабом, понимаешь. И он слышит, что Джим собирается пойти и освободить своих жену и детей и украсть их у женщины, которая ими владеет, и Гек говорит «Ох, о боже мой, ох-ох, — эта женщина, она мухи в жизни не обидела. Ох, он обокрасть ее хочет, обокрасть ее хочет, он хочет ужасное дело сделать». И тут их догоняют два охотника за беглыми рабами, которые ищут Джима. «Есть там кто-то с тобой на плоту?». Гек говорит: «Да». «Черный он или белый?». «Белый». И они отплывают. И Гек говорит: «О господи, господи, я соврал, я соврал, ох, я ужасную вещь сделал, ужасную вещь — почему ж мне так хорошо от этого?»
Но это великодушие Гека, то, из чего сделан Гек, то, что было внутри, было зарыто в нем, похоронено. И человеческое тепло, понимаешь, оно пропадает. И вот что решающий момент. Не было переломного момента в истории Америки для меня. Это множество моментов, из которых сложилось наше сейчас, когда пустяки стали новостями. И все больше и больше, меньше и меньше осознания боли и других. Ух. Знаешь, не знаю, пригодится тебе или нет, но я процитирую Райта Морриса, писателя из Небраски, который сказал: «Мы все больше и больше на связи и все реже и реже связываемся». Ладно, ребята, мне пора валить, нужно повидать своего кардиолога». И это Стадс Теркел. (Апплодисменты)
Так, поговорим о риске. Я покажу кое-кого, кто никому не нравится. Большинство актеров, знаете, хотят играть персонажей, которые нравятся людям — не всегда, но обычно, особенно на конференциях вроде этой, мне нравится людей вдохновлять. Но так как это - о принятии рискованных решений, я покажу кое-кого, кого никогда не показываю, потому что она так никому не нравится, что однажды ко мне за кулисами подошла женщина и попросила убрать этого персонажа из шоу, в котором мы выступали вместе. Но я ее покажу, потому что по-моему на таких конференциях мы думаем о риске как о хорошем деле.
Но у слова риск есть другие смыслы, так же как у слова «натура». Что такое натура? Максин Грин, великолепный философ, она такая же пожилая, как Стадс, и она была руководителем философского — большой, огромной философской организации — я пришла к ней и спросила о двух вещах, которых она не знает и которые хотела бы узнать. И она ответила: «Ну, я лично до сих пор чувствую, будто должна приседать когда встречаю президента своего университета. И до сих пор чувствую, что должна приносить кофе своим коллегам-мужчинам, хоть я и старше почти каждого». А потом она сказала: «И интеллектуально я недостаточно знаю о негативном воображении. Но 11 сентября, несомненно, показало что это целая область, которой мы не занимаемся».
Так что эта роль- о негативном воображении. Она о том, что есть натура, что такое Мать Природа, и о том, каким бывает риск. Я записала это в Мэрилендском исправительном заведении для женщин. Всё слово в слово как на пленке. Я всегда даю названия ролям, потому что я считаю, что люди рассказывают о себе живыми поэмами, и эта называется «Зеркало у рта». Это заключенная по имени Паулетта Дженкинс.
«Я научилась придумывать оправдания, потому что не хотела, чтобы кто-то знал, что происходит в моем доме. Я хотела, чтобы все думали, что мы нормальная семья. То есть, у нас были все материальные ценности, но моим детям от этого не было не так больно; от этого их страх не исчезал. У меня кончились объяснения для синяков, разбитых губ, ссадин. У меня кончились оправдания. И меня он тоже бил. Но это не меняло того, что это был кошмар моей семьи, это был кошмар. И я так их подвела, потому что позволила этому длиться, и длиться, и длиться.
Но в ночь, когда он убил Маишу — и он их бил все сильней, и сильней, и сильней, пока однажды вечером мы не вернулись домой из аптеки, и он раззозлился на Маишу, и начал ее избивать, и загнал ее в ванну. Он схватился за ремень. У него был ремень, потому что у него была эта больная фантазия, будто Маиша занимается сексом со своим младшим братом и они трогают друг друга — и это было для него поводом. Я сейчас говорю о том вечере, когда она умерла. Он ее загнал в ванну, а я была в спальне с младенцем.
За четыре месяца до этого, за четыре месяца до того как Маиша умерла, я думала, что смогу его исправить. И я от него родила — кретинка — решив, что если рожу ему его собственного ребенка, он оставит моих в покое. И не вышло, не вышло. И у меня было три ребенка, Хьюстон, Маиша и Доминик, которому было четыре месяца, когда я сюда попала.
Я была в спальне. Я сказала уже, он лупил ее в ванной, и он — он — каждый раз, когда он ее ударял, она падала. И она билась головой о ванну. Это повторялось, раз за разом. Я слышала все это, но я не осмеливалась двинуться. Я не сдвинулась с места. Я не пошла посмотреть что он делал. Я сидела и слушала. А он потом вытолкал ее в коридор. И сказал, сиди тут. И она сидела там четыре или пять часов. Он ей сказал, поднимайся. И когда она встала, она говорит что ничего не видит. Ее лицо было разбито. Глаз у нее был подбит. Вся голова у нее распухла; ее голова стала раза в два больше. Я попросила его, отпусти ее спать. Он отпустил ее спать.
Утром она была мертвой. Он пошел будить ее в школу, и начал сильно нервничать. Он сказал, она не дышит. Я сразу догадалась, что она мертва. Я не хотела думать, что она была мертва, поэтому я пошла к ней и приложила зеркало к ее рту — и ничего, ничего из ее рта не выходило. Он сказал, сказал, сказал мы не можем, не можем чтобы кто-то узнал. Он сказал, что я должна помочь ему. Я согласилась. Я согласилась.
Я держала все в секрете годами, и годами, и годами, так что для меня это было второй натурой, продолжать держать все в секрете. Мы пошли в универмаг и сказали полиции, что мы ее, типа, потеряли, что она пропала. Мы сказали охраннику, что она исчезла, хотя она не исчезла. И мы сказали охраннику, во что мы ее одели, а потом пришли домой и одели ее в те самые вещи, о которых рассказали охраннику, что в них мы ее одели.
А потом мы взяли младенца и моего другого ребенка и поехали, кажется, на шоссе I-95. Я была настолько окаменевшай и онемевшей, я могла только смотреть в зеркало заднего вида. А он ее просто положил прямо на обочину шоссе. Моего ребенка, я дала этому случиться с ней. Итак, это исследование негативного воображения. (Апплодисменты)
Когда я начала этот проект под названием «Турне: в поисках американской натуры» с моим диктофоном, я думала, что объеду всю Америку и найду ее во всех ее аспектах – в наездниках на быках, ковбоях, свиноводах, мажоретках – но я вроде как споткнулась на взаимоотношениях рас, поскольку мое первое большое шоу было о расовых протестах. И я побывала на обоих -- на двух уличных протестах, один из которых был Лос-Анжелесским бунтом. И следующая роль оттуда. Потому что я бы сказала что больше всего узнала об отношениях рас из этой роли. Это вроде как ария, можно сказать, она из множества пленок.
Все знают, что мятежи в Лос Анжелесе начались, когда четверо полицейских избили черного по имени Родни Кинг. Это было записано на видеопленку — технология — и было показано по всему миру. Все думали, что четверо полицейских получат сроки. Но они не получили, и начались беспорядки. И многие забывают, что состоялся второй суд, по приказу Джорджа Буша, старшего. И этот суд постановил отправить за решетку двоих полицейских, а двоих объявил невиновными. Я была на этом суде. И понимаете, люди танцевали на улицах, потому что боялись еще одного бунта. Взрыв радости оттого, что вердикт был так вынесен.
И одна община не радовалась – американцы корейского происхождения, чьи магазины были сожжены дотла. И эта женщина, Мисс Янг-Сун Хан, я думаю, научила меня почти всему, что я знаю о расе. Она задала тот же вопрос, о котором говорил Стадс: что такое официальная правда, почему нужно сомневаться в официальной правде. И вот она спрашивает тут, она пользуется случаем и спрашивает, что для общества означает справедливость. И эта роль называется «Проглатывая горечь».
Я раньше верила, что Америка лучшая. В Корее я видела много голливудских фильмов о роскошной жизни. Я никогда не видела в них бедняков или черных. До 1992 я верила, что Америка лучшая – я все еще верю, я не стану это отрицать оттого, что стала жертвой. Но в конце 1992, когда был такой беспорядок, и когда были все эти финансовые проблемы, и все эти психические проблемы, я начала понимать, что корейцы никак не относятся к обществу, что мы никто. Почему? Почему нам в нем не место? У нас нет права на медицину, на талоны на еду, на финансовую помощь,
на пособие, ни на что. Многие афроамериканцы, которые никогда не работали, получили немного денег, чтобы выжить. Мы не получили ничего, потому что у нас есть машина и дом. И мы платим много налогов. Где же искать справедливость. ОК. ОК. ОК. ОК. Многие афроамериканцы наверное думают, что они выиграли в суде. Я сидела здесь и смотрела на них утром после приговора, и они весь день веселились, они праздновали, весь Южный Централ, все церкви. И они говорят: наконец-то восторжествовала справедливость в этом обществе. А как насчет прав жертв? Они получили свои права, разорив неповинных корейских торговцев. Они очень уважают, и я уважаю, доктора Мартина Кинга. Он единственный эталон для черной общины, наплевать на Джесси Джексона. Он эталон ненасилия, ненасилия -- и они хотели бы быть как он по духу.
Но что насчет 1992? Они разорили невинных людей. И мне непонятно, справедливо ли им получать свои права таким образом. Я глотала горечь, сидя здесь одна и наблюдая за ними. Они были так веселы, но я была счастлива за них. Я была рада за них. В конце концов, они что-то отвоевали себе, ОК. Давайте теперь забудем о жертвах-корейцах и других жертвах, которых они уничтожили. Они боролись за свои права больше двухсот лет, и возможно, оттого что они приносили в жертву другие меньшинства, испанские, азиатские, мы должны были страдать больше всех в мэйнстриме. Поэтому мне понятно, откуда у меня смешанные чувства по поводу вынесенного вердикта.
Но я бы хотела, я бы хотела, я бы хотела разделить с ними радость. Я бы хотела жить вместе с темнокожими людьми. Но после беспорядков, все стало совсем по-другому. Огонь до сих пор здесь. Как у вас говорится? [Неразборчиво]. Разжигание, разжигание, разжигание огня. Он до сих пор здесь, он может вспыхнуть в любое время». Миссис Янг Сун Хэн. (Апплодисменты)
Другая причина, по которой я не ношу обувь - на тот случай, если я действительно почувствую, что должна войти в образ и встать на ноги кого-либо, надев чью-либо обувь. И я говорила вам, что в – знаете, я не смогу назвать год точно, но в '79 я думала, что буду ездить вокруг и находить наездников на быках и владельцев свиноферм, и подобных людей, но я отвлеклась на межрасовые отношения.
Наконец, я нашла наездника на быках, два года назад. И я ездила на родео с ним, и мы привязались друг к другу. Он занимает лидирующую позицию в статье с полемикой, которую я веду с Республиканской Конвенцией. Он республиканец – я не буду говорить ничего о моей партийной принадлежности, но в любом случае -- вот это мой дорогой, дорогой Брент Уильямс, и это о проверке на прочность, на случай, если кому-то нужно узнать о выносливости для той работы, которую он делает. Я считаю, что эта история была настоящим уроком. И она называется «Прочность».
«Ну, я оптимист. Я думаю, по существу я оптимист. Я думаю, знаете, это как моя жена, Джолен, ее семья постоянно говорит, знаете: «ты когда-нибудь думала, что он всего лишь прирожденный неудачник, это выглядит так, поскольку у него постоянные неприятности», знаете ли. Но потом, когда тот бык наступил на мою почку, вы знаете, я не лишился почки – я мог потерять почку, я сохранил почку, поэтому я не считаю себя прирожденным неудачником. Я считаю, это было большой удачей. (Смех)
И, я думаю, забавные истории, подобные этой, происходят. Я был в офисе доктора на последней компьютерной томографии, и там был «Ридерз Дайджест» за октябрь 2002. Там было что-то вроде семи способов стать удачливым. И там говорилось, если вы хотите стать удачливым, знаете, вы должны быть окружены позитивными людьми. Я думаю, это как, даже когда я сказал своей жене, что вы хотите приехать и поговорить со мной, она ответила что-то вроде «она только так говорит, она только пытается быть любезной с тобой. Она не собирается делать этого».
И вот, когда вы позвонили мне и сказали, что хотите приехать и взять интервью у меня, она пошла и нашла вас в интернете. Она сказала: «Посмотри, кто она. Ты даже не сможешь ответить на ее вопросы». (Смех) И она говорила, что вы выставите меня идиотом, поскольку я никогда не был в колледже, и я не буду говорить профессионально или что-то вроде того. Я сказал «ну смотри, женщина разговаривала со мной четыре часа. Знаешь, если бы я не говорил -- знаешь, таким образом, как , знаешь, ей хотелось со мной беседовать, я не думаю, что она бы даже приехала сюда.
Уверенность? Я думаю, что езжу верхом больше из-за решимости, чем из-за уверенности. Я думаю, уверенность – это как, знаете, вы уже были на этом быке до этого, и понимаете, что сможете объездить его. Я думаю, уверенность - это как бы быть дерзким, но в хорошем смысле. Но решимость, знаете, это как, знаете «К черту формальности, возьми быка за рога» (Смех) Это Таф Хедеман из фильма «8 Секунд». Я думаю, как Пэт О'Мили всегда говорил, когда я был мальчиком, он говорил, знаете: «ты стараешься больше всех из детей, которых я когда-либо видел». А старание и решимость – это одно и то же. Решимость - это когда ты собираешься повиснуть на этом быке, даже если перевернут вверх тормашками. Решимость – это когда ты собираешься ехать верхом до тех пор, пока твоя голова не ударится о грязь.
Свобода? Это значит родео.
Красота? Я не думаю, что знаю, что такое красота. Хотя, знаете, я полагаю, это должно быть тоже родео. Я думаю, посмотрите, как мы, грубая семья, повсюду дружим, пожимаем друг другу руки и повсюду боремся. Это как, знаете, увеличение лимита наших кредитных карт на вступительный взнос или топливо. Мы ездим верхом вместе, мы, знаете, мы, мы едим вместе и мы спим вместе. Я думаю, что даже не могу представить себе, что будет, когда наступит мой последний день на родео. Я думаю, что буду впорядке. Я думаю, у меня есть свое ранчо и все остальное, но на самом деле даже не хочу думать о том дне, когда это настанет. Я думаю, я полагаю, это будет как -- полагаю, это будет как день смерти моего брата.
Прочность? Ну, мы были в Западном Джордане, Юте, и тот бык протолкнул мое лицо сквозь металлические желоба в -- знаете, разбил все мое лицо, и мне пришлось ехать в госпиталь. И им пришлось зашивать меня и вправлять нос. А мне нужно было участвовать на родео тем вечером, поэтому я не хотел, чтобы они делали мне анестезию, или как вы ее там называете. И вот, они зашили мне лицо. И затем они должны были вправлять мой нос, и они взяли эти трубки и просунули их в мой нос, и добрались до моих мозгов, и я чувствовал, будто они доходят до макушки, все говорили, что это, должно быть, убьет меня, но этого не произошло, потому что я подозреваю у себя высокую терпимость к боли. (Смех) Но хорошо было что, после того, как они засунули туда разок эти трубки и вправили мой нос, я могу дышать, а я не мог дышать с тех пор, как сломал нос в средней школе во время родео.»
